Об эстетике питерских пустырей

Начну с определения: мы говорим о микрокультурах. И путать микрокультуру пустыря с микрокультурами двора и подворотни ни в коем случае не следует: их представители не дружат и могут обидеться, если одних перепутать с другими.

Давайте же разберемся с разницей.

Пустырь невозможен в центре города и в более или менее обжитых районах с построенными инфраструктурами, официальной и неформальной. Официальная предполагает микроскверы, детские площадки, скамейки и прочее благоустройство, а также ларьки, лотки, торговлю с ящиков и бортов машин и прочие блага цивилизации. Неофициальная предполагает, что подростковая банда, являющаяся источником и средоточием микрокультуры, находит себе место или около блага цивилизации (неизбежно пропитываясь оным), или на месте, благами цивилизации по каким-то причинам не занятом. Во втором случае микрокультура продуцирует собственные наматериальные блага. Причастность к этим благам и равна причастности к микрокультуре. От географии формирования микрокультуры прямо зависит степень ее самобытности. Чем ближе к центру города географическая точка формирования микрокультуры, тем меньше будет уникального в общем для данной микрокультуры наборе ценностей и тем выше окажется уровень осведомленности о предыдущих ее формациях. Так получается, что микрокультура подворотни только наследуется, микрокультура двора частично наследуется, частично формируется заново, а микрокультура пустыря формируется заново полностью. Но, в силу разрастания мегаполисов, пустырь на определенной итерации формирования превращается во двор. В некоторых районах, типа Щемиловки, Полюстрово или Выборгской стороны, можно уже наблюдать переход микрокультуры двора в микрокультуру подворотни, по большей части наследуемую. Вероятно, Выборгская сторона и Обухово станут следующими. Но говоря о микрокультуре пустырей, мутирующей в микрокультуру дворов, нужно прежде всего говорить о следующих районах города: Гавань, Рыбацкое, Веселый Поселок, Ульянка, Купчино, Гражданка. Сейчас самым старшим из людей, осознающих, что они росли на пустырях, а их дети растут уже во дворах, около пятидесяти лет. Самым младшим из них недавно минуло сорок.

Социальная принадлежность и воспитание людей, участвующих в формировании микрокультур, всегда неравномерное, но в отношении бывших спальных районов это надо помнить особенно прочно, чтобы не удивляться масштабам различий. Сейчас я попробую описать, как это может выглядеть.

Сын рабочих, поступивший в институт, сын интеллигентов, учащийся в ПТУ, дочь интеллигента, работающая после школы невесть кем, дочь рабочих, вышедшая замуж за интеллигента и пытающаяся вытянуться до новой планки требований, потомственные интеллигенты, которым обрыдло быть приличными и хочется нормальных человеческих отношений, потомственные рабочие, которые не видят и не увидят других норм отношений — и все это многообразие по привычке тусуется на постепенно облагораживаемом пустыре, тихо вздыхая о том, что свободы стало меньше, чем было. Богатый винегрет, правда? А теперь я предлагаю нашим иногородним читателям осознать один несложный питерский феномен: кого бы из горожан вы ни взяли как пример, от любого из нас тянутся тоненькие еле заметные паутинки к пустырям, дворам и подворотням нашей юности. И все представления о прекрасном и правильном, выстраиваемые в течение жизни, будут так или иначе поверяться нормами пустыря, двора или подворотни. И знаете, это не так плохо. Потому что если вам сейчас показалось, что я говорю о социальном дне или общественных придонных слоях — извините, нет. Я говорю об общем фоне городской жизни. И именно эти микрокультуры дают представление о некой элементарной порядочности, о границе, ниже которой питерец кончается. Что касается приезжих, то их проверяют прежде всего на соответствие этой самой планке минимально допустимого. И те питерцы, которые уезжают, и те приезжие, которые не задерживаются, не приживаются в городе прежде всего из-за того, что они не могут соответствовать этой планке минимальных требований, с которой питерский характер, собственно, и начинается.

Печаль состоит в том, что выше этой планки подняться тоже могут далеко не все. А еще большая печаль, что при малейшем ухудшении условий или в присутствии друзей своей дворовой юности человек, даже освоив уровень выше предложенного первичной микрокультурой, немедленно опускается на него, чтобы вспомнить ту прежнюю версию себя и получить поддержку, бывшую в те годы настолько ценной. И вот тут начинается различие между подворотней, двором и пустырем. Центровые (микрокультура подворотен) помогают друг другу освоить новый формат потребления благ. А материальных или нематериальных, это вопрос второй. Какие доступны, те и будут освоены в первую очередь. Затем компания сгруппируется, чтобы добыть более труднодоступное благо, доступ к которому и сформирует микрокультуру. Дворовые компании из районов с уже устоявшейся инфраструктурой осваивают блага иначе. Им оказывается «тоже надо» то, что уже продемонстрировано центровыми, как освоенное. Городская уличная мода распространяется из центра на окраину, если говорить о потребляемых благах, и из окраины в центр, если говорить о благах производимых. Внутрирайонная мода окраин не перенимается никогда. Купчинские кирза и ватник не станут модой Гавани, там так и будут носить кожанки и ботинки. Точно так же кожанка с ботинками будет дико смотреться на Гражданке, где в норме облегающая суконная куртка и длинный шарф поверх. Сейчас, понятно, нормы другие, но в целом человек из другого района заметен, как одинокая фасолина в миске с рисом. Даже на окраине. Жители центра города не отличают окраинные моды друг от друга, на Невском и Кирочной другие критерии, чем на Ленинском проспекте или на проспекте Культуры.

Но если говорить об эстетике нематериального, обнаруженные различия выстроятся в совсем другую ось. Подворотня наполнена добытым и запомненным. Двор хранит как добытое и запомненное, так и созданное прямо здесь, на этих скамейках, под этими кронами, между этими стенами. На пустыре рождается новое. В силу удаленности пустыря от двора и тем более подворотни (новые районы и транспорт, да, песня на ночь матом) задаться вопросом о качестве не представляется возможным: образцов для сравнения просто нет в доступе. То есть потом-то они появляются. Но рукописи, как мы знаем, не горят. Особенно в век цифровых технологий. И все стихи и песенки, написанные для небольшой компании лично знакомых и приятных людей, оказываются достоянием широкой общественности. К слову: половина легенд про сакральные места центра города сочинена на окраинных пустырях.

И вот что характерно. Навык писать текст, рисовать, сочинять музыку, рифмовать, единожды появившись, уходит довольно трудно. Он может стать инструментальным (как получилось, например, у меня) или проявляться от случая к случаю. Его можно даже не принимать всерьез, но он не пропадает. Поэтому мальчик или девочка с пустыря в студенческой КВН-тусовке или другом формате самодеятельности — реальный клад. А человек, который в юности был «голосом» своего пустыря, до седых волос будет способен взять гитару в руки, подсоединить ее к усилку и обеспечить какой-то звуковой фон. Особенно если это нужно кому-то кроме него.

У одного из прототипов Болтуна четырнадцать дисков авторских собственных песен. Исполненная в Исаакиевском соборе в дискографию, если память мне не врет, не вошла. У одного из прототипов Кисы собственная радиостанция. У другого прототипа Кисы алкоголизм-3 и два развода. У другого прототипа Болтуна брак в стиле «не приведи господи», зато по любви. Четырнадцать гребаных лет мыльной оперы на потеху всему Купчино. Третий прототип Кисы — уличный музыкант. Да, до сих пор. Судьба еще пятерых мне неизвестна. Как сочетается? Как видите, нормально. Будет ли лучше? Как вы уже понимаете, нет. Это вариант местной нормы. Это Питер. Любить не просим, главное, не жалуйтесь, как говорил один из упомянутых. И именно это — то, чего соавтору не завезли, и почему ее идея с тем, как все дружно и радостно начнут гнуться под оккупантов не прокатила даже среди нее самой. Да, оно работает в плюс только в ситуациях предельного дискомфорта, а за пределами форсмажорных и бедственных обстоятельств или незаметно или проявляет себя не лучшим образом. Особенно когда количество представителей микрокультур, собранных в одном месте, достигает некой критической массы. Но эта неудобная в быту и, буду честна, временами мешающая развитию категория местных культурных феноменов создает запас прочности, благодаря которому тут все еще не Москва и не Воронеж — в плохом смысле. Это часть идентичности петербуржца, и хороша она или плоха, это наша отличительная черта. Не единственная, одна из многих важных. Но важных.